9 Елена Осокина Золото для индустриализации ТОРГСИН

плуатирует валютный элитный образ Торгсина прошлого, его осо-бость. Призыв к покупателю, закодированный в этом имени, понятен: «Если Вы хотите купить товары мирового класса, Вам не нужно платить за них золотом и валютой, достаточно прийти в наш магазин и получить все это за рубли»1396. Что делать, «каков при­ход, таков и поп», или, как сказал поэт, «у каждой эпохи свои под­растают леса».

«Былое нельзя воротить - и печалиться не о чем»? Но как исто­рику, мне жаль, что нельзя «хоть на четверть часа» заглянуть в тот, навсегда ушедший Торгсин из детства моих родителей.

ЧАСТЬ 2. ЛАБОРАТОРИЯ ИССЛЕДОВАНИЯ (историография, источники, концепции)

«Да, был какой-то там Торгсин»

Бедность историографии при изобилии источников. Региональные архивы в ожидании исследователей. Какое ведомство не участвовало в работе Торгсина? Шпиономания и источниковедение. Жертвы голодомора свидетельствуют

Обычно главы, посвященные теоретическим вопросам исследо­вания, как и историографические и источниковедческие, стоят в на­чале книги. Я решила пойти против этой традиции и поставить их в конец. Одной из причин такого решения была боязнь отпугнуть не­искушенных историческими дебатами читателей. Мне хотелось, чтобы они увлеклись темой Торгсина и, как следствие, захотели узнать, о чем спорят историки сталинизма. Но была и другая причи­на подобного решения. Каждый исследователь знает, что все всту­пительные главы пишутся в самом конце работы, когда материал уже осмыслен, книга написана, а выводы кристаллизовались. Сле­дуя этой логике, мне хотелось, чтобы читатели «с фактами в руках» подошли к заключительной части книги и выводам автора. В этой главе рассматриваются специальные вопросы историографии Торг­сина и источниковой базы этого исследования.

Сотни книг и статей написаны о советской индустриализации, но в них нет Торгсина. В лучшем случае вскользь упомянут: мол, был такой Торгсин. В многотомном фундаментальном труде «История социалистической экономики СССР» Торгсину уделено две строч­ки1397. Столь же немногословно о Торгсине сообщали и советские экономисты - первые исследователи советской торговли1398. В луч­шем случае, отмечая роль Торгсина в достижении валютной незави­симости СССР, они приводили итоговый показатель его работы по скупке ценностей. Западным исследователям советской индустриа­лизации Торгсин до недавнего времени и вовсе не был известен1399. Торгсин часто упоминается в мемуарах о сталинских 1930-х гг. и в художественной литературе, основанной на личных воспоминаниях о том периоде времени. Эти работы сильны эмоциальной насыщен­ностью и незаменимы как источник изучения личного восприятия. Однако люди, жившие в 1930-е гг., понимая значение Торгсина в спасении от голода их самих и близких им людей, вряд ли могли оценить экономическую роль Торгсина для промышленного разви­

311

тия страны и его значимость для общества в целом: для них Торгсин так и остался эпизодом личной биографии, трагедией или победой отдельной семьи. Для последующих поколений советских людей Торгсин превратился в курьезный эпизод из похождений Коровьева и Бегемота в булгаковской Москве1400.

Первая специальная научная статья о Торгсине появилась лишь в 1995 г.1401, а первое региональное исследование социальной исто­рии Торгсина вышло в Украине в 2003 г.1402 То, что именно Украи­на среди бывших республик СССР первой обратилась к этой теме, вряд ли случайно. Во время массового голода 1932-1933 гг. в Укра­ине погибли миллионы людей, но десятки тысяч выжили благодаря Торгсину. Торгсин для живших и живущих в Украине - часть наци­ональной трагедии, именно поэтому в первом украинском исследо­вании о Торгсине столь силен эмоционально-обличительный тон.

В момент расцвета своей деятельности Торгсин имел более пол­торы тысячи магазинов по всей огромной советской стране. Конто­ры Торгсина работали во всех союзных республиках, а также краях и областях РСФСР, а значит, остаются десятки неподнятых архи­вов. Мои запросы в архивы Дальнего Востока, Сибири, Средней Азии, Ленинградской и Смоленской областей свидетельствуют об обилии материалов, которые ждут исследователей. Хочется верить, что эта книга вдохновит новых авторов на создание регинальной истории Торгсина.

Эта книга - первое социально-экономическое и социально-куль­турологическое исследование деятельности Торгсина в масштабе всего Советского Союза. Главным для работы стал фонд Правления «Всесоюзного объединения "Торгсин"» в Российском государствен­ном архиве экономики. Небольшой по объему - всего несколько сот дел - он представляет концентрацию материалов (приказы, прото­колы, циркуляры, переписка, планы и отчеты, распоряжения, мате­риалы проверок, прейскуранты, конъюнктурные обзоры, справки, жалобы и др.), где практически нет «пустых», неинтересных или ма­лозначимых документов. Состав этого фонда многоведомственный: он включает материалы партийных и правительственных органов, регулировавших деятельность Торгсина; наркоматов, связанных с решением валютных и импортно-экспортных вопросов, документы Правления Торгсина. Этот фонд показывает не только работу цен­трального руководства, но, будучи средоточием материалов, посту­павших в Правление из региональных контор, он позволяет иссле­довать и развитие событий на местах. В фонде также содержатся письма советских людей о Торгсине, материалы публикаций о нем в СССР и за рубежом, переписка с его иностранными предста­вительствами и др.

312

В дополнение к материалам, сохранившимся в центральном фон­де Правления Торгсина в Москве, в этой книге использованы и ар­хивы некоторых его региональных контор: Московской областной (Центральный государственный архив Московской области), Ле­нинградской/Северо-Западной (Ленинградский областной государ­ственный архив в г. Выборге), Западной/Смоленской (Государ­ственный архив Смоленской области) и среднеазиатских (Централь­ный государственный архив Республики Узбекистан1403). Выбор контор определили как значительность объема архивных фондов, так и возможность получить к ним доступ. Состав контор оказался очень удачным: в нем есть и столичные городские (Москва и Ленин­град) и преимущественно крестьянская (Западная/Смоленская кон­тора), а также обширный материал с национальной спецификой (Средняя Азия). Привлечение республиканских и областных архи­вов позволило усилить социальный и региональный аспекты иссле­дования деятельности Торгсина и даже показать некоторые нацио­нальные особенности его работы.

Документальный состав архивных фондов региональных контор Торгсина отчасти отражает структуру центрального фонда его Правления: там есть директивные документы правительства и руко­водства Торгсина, которые рассылались на места, а также текущие материалы, которые конторы собирали по требованию Правления. Естественно, фонды региональных контор, взятые в отдельности, неполно показывают общую картину по стране, но они превосходят материалы Правления по количеству документов, детальности и масштабу показа работы Торгсина в данном регионе. Иными слова­ми, если в центральном архиве Правления сохранилось понемногу по всем вопросам и обо всех конторах, что позволяет увидеть целое, то региональные архивы его контор показывают частное и особое, присущее этому региону.

Трудно назвать центральное партийное или государственное ве­домство первой половины 1930-х гг, которое не участвовало бы в ра­боте Торгсина. Политбюро и Совнарком, промышленные, торговые и финансовые наркоматы, банки, суды, комиссии партийного и го­сударственного контроля, дипломатические службы, ОГПУ/НКВД и многие другие организации внесли свою лепту в работу Торгсина и сами испытали его влияние. Эта книга показывает историю Торг­сина в системе многосторонних и взаимозависимых связей партий­ных, государственных и общественных организаций. Для этого ис­пользованы многие, в том числе уникальные и ранее неизвестные документы, сохранившиеся в центральных архивах России: матери­алы особых папок заседаний Политбюро ЦК ВКП(б) и советского

313

правительства, наркоматов внешней торговли и финансов, Государ­ственного банка и золотодобывающей промышленности СССР и др.

В архивах Политбюро и Совнаркома меня прежде всего интере­совали директивные документы, которые определили параметры де­ятельности Торгсина и его взаимоотношения с другими организаци­ями, а также материалы рассмотрения руководством страны валютных вопросов, проблем развития золотодобывающей промыш­ленности, экспорта и импорта. Архивы руководящих органов пар­тии и правительства были использованы и в написании биографий «красных директоров» Торгсина, их замов, а также руководителей Наркомата внешней торговли.

Особое значение для этой книги имели документы Наркомата внешней торговли, в чьем ведомстве находился Торгсин. Нарком­внешторг непосредственно регулировал и контролировал деятель­ность Торгсина. Проведенная архивная работа показала, что состав фондов Наркомвнешторга и торгсиновского Правления во многом дублируют друг друга: наркомат и Торгсин сохраняли у себя экземп­ляры директивных, отчетных и текущих материалов, которые на­правляли друг другу. Однако найти торгсиновские документы в фонде Наркомвнешторга довольно трудно, так как они «распыле­ны» и перемешаны с тысячами других, не имеющих отношения к Торгсину. В книге использована валютная статистика Наркомвнеш­торга: показатели общего товарного экспорта и импорта СССР, а также деятельности наиболее значимых экспортных объединений, «добывавших» валюту для страны. Эти материалы, в частности, по­зволили показать одну из главных причин появления Торгсина -резкий дисбаланс внешней торговли, при котором расходы на про­мышленный импорт значительно превышали валютные доходы от экспорта сельскохозяйственной продукции и сырья.

Торгсин был валютным предприятием и работал в тесном взаи­модействии с центральными валютными ведомствами, Госбанком и Наркоматом финансов СССР. Из архивных фондов этих учрежде­ний в книге использованы документы, которые регулировали ва­лютные отношения в стране и определили степень валютной свобо­ды и несвободы организаций и общества, а также данные о золото­валютных резервах СССР и его внешних долгах. Быстрое «таяние» золотого запаса Российской империи, который унаследовали боль­шевики; начало индустриального рывка при пустых золотых кладо­вых и стремительный рост валютных долгов по промышленному импорту - все эти причины сделали появление Торгсина неизбеж­ным. Материалы Госбанка СССР о скупке и продаже населению иностранной валюты и золотых монет в годы нэпа - так называемые валютные интервенции - позволили показать один из основных ис­

314

точников накопления валютных ценностей у людей. Спустя всего несколько лет после развала нэпа правительство изъяло эти ценнос­ти через Торгсин. Огромное значение в этом исследовании Торгсина имели материалы Госбанка и Наркомфина о выполнении валютных планов советскими экспортными организациями, которые позволи­ли сравнить работу Торгсина с такими основными добытчиками ва­люты, как Экспортхлеб, Экспортлес и Экспортнефть. Из фондов Госбанка и Наркомфина, в дополнение к данным Наркомвнешторга, в книге использованы и материалы о валютном эффекте советского товарного экспорта и импорта.

Следует сказать, что данные Госбанка и Наркомфина СССР о скупке золота у населения, продажах его населению, золотовалют­ных запасах страны, валютной выручке экспортных организаций и валютных расходах на импорт, засекреченные еще при ленинском и сталинском руководстве, до сих пор находятся в архивах на спец­хранении. Поэтому в книге указаны только названия этих докумен­тов без их точных архивных реквизитов. Затянувшуюся секретность этих материалов можно объяснить только бюрократическими при­чинами. В наши дни правительство России не скрывает сведения о нынешних золотовалютных резервах страны, во всеуслышание объ­являя их в прессе и телевизионных информационных программах. Почему же золотовалютная статистика 1920-1930-х гг. до сих пор недоступна исследователям и читателям?

Ценности, купленные у населения, Торгсин сдавал в Госбанк, ко­торый вел свой учет валютных поступлений. Сопоставление статис­тических данных Госбанка и Торгсина стало одним из основных ме­тодов определения их достоверности и точности: статистика поступления ценностей, которую вели Торгсин и Госбанк, хотя по­рой и не совпадает полностью, показывает очень высокую степень близости, что является гарантом ее надежности. Роль материалов Госбанка для этой книги не ограничивается сказанным. Через Гос­банк в адрес Торгсина шли валютные переводы из-за границы. Сохранившиеся в фондах Госбанка материалы о валютных перево­дах в СССР, в дополнение к данным самого Торгсина, позволили показать общий размах, а также структуру поступлений валюты из-за границы по странам-отправителям и регинальным конторам Торгсина - получателям.

Торгсин родился, в частности, потому, что в стране бездействова­ла разрушенная войнами и революциями золотодобывающая про­мышленность. Сталин стал активно заниматься ее созданием только с 1928 г. В отсутствие промышленной добычи золота правительство для финансирования индустриализации вынуждено было использо­вать ценные сбережения граждан, которые скупало через Торгсин.

315

Создание золотой индустрии, «гражданской» и ГУЛАГа, во второй половине 1930-х гг. решило золотую проблему в СССР. Стабильно растущая золотодобыча и наполнявшиеся золотом государственные кладовые стали одной из причин закрытия Торгсина. Сопоставле­ние данных о золотоскупке Торгсина с данными о промышленной добыче золота в первой половине 1930-х гг. позволили показать огромный вклад золотых сбережений населения в финансирование индустриализации. Засекреченная при Сталине статистика «граж­данской» золотодобычи в СССР взята из архивных фондов золо­тодобывающей промышленности, а показатели золотодобычи ГУЛАГа - из работ А.И. Широкова и Дэвида Нордлэндера, которые использовали материалы Государственного архива Магаданской об­ласти1404. Анализ архивных данных о золотодобыче в СССР, прове­денный в этой книге, позволил сказать, что подсчеты золотого фон­да СССР, которые велись на Западе на основе опубликованных материалов, оказались сильно завышенными.

Увы, мне не удалось получить доступ в архив Экономического управления ОГПУ (Центральный архив Федеральной службы безо­пасности), которое, как показывает эта книга, активно участвовало в создании и работе Торгсина. К счастью, в архивах Торгсина оказа­лось достаточно материалов, чтобы написать специальную главу о взаимоотношениях валютного торгового и силового ведомств. Осо­бо интригующий и важный сюжет - аресты покупателей Торгсина органами ОГПУ/НКВД, охотившимися за ценными сбережениями населения, написан на основе жалоб торгсиновских контор и насе­ления, сохранившихся в центральном и региональных фондах Торг­сина, а также на основе воспоминаний людей. Информация о вме­шательстве ОГПУ/НКВД в работу Торгсина подтверждается исследованием Олега Мозохина - на сегодняшний день единствен­ной специальной научной работой, написанной почти исключитель­но на архивах ЭКУ ОГПУ1405. Однако и данные книги Мозохина, в части антиторгсиновских операций ОГПУ/НКВД, носят фрагмен­тарный характер. Вопрос об экономической эффективности валют­ной деятельности «органов», в частности, валютный эффект, полученный от конфискаций ценностей у покупателей Торгсина, остается открытым и требует более широкого привлечения материалов этого политико-экономического ведомства.

Читатель нашел в этой книге ссылки на Национальный архив США (г. Вашингтон). Об этом источнике информации следует ска­зать особо. Американский консулат в Риге (до установления дипло­матических отношений между СССР и США1406), а затем посоль­ство США в Москве собирали «стратегическую» информацию о Советском Союзе. В Национальном архиве США хранятся обшир­

316

ные экономические обзоры, составленные в 1930-е гг. аналитиками этих дипмиссий. Особое значение для этой книги могли бы иметь обзоры, которые показывают динамику промышленной золотодобы­чи в СССР, тем более что из всех американских служб, собиравших информацию о добыче золота в СССР1407, расчеты американского посольства в Риге и Москве считались наиболее точными. Однако сравнение американских аналитических обзоров с засекреченными при Сталине архивами золотодобывающей промышленности пока­зывает, что советскому руководству удалось заставить западных экспертов принять завышенные данные о советской добыче золота. С 1928 г. официальные публикации абсолютных данных золотодо­бычи в СССР были прекращены, а в печати мелькали только про­центные показатели. Американским аналитикам пришлось доволь­ствоваться тем, что появлялось в печати1408. Одной из точек отсчета для них стали слова Сталина о добыче в 1933 г. 82,8 т золота. Одна­ко анализ, проведенный в этой книге, позволил сказать, что Сталин слукавил, включив в эту сумму не только промышленную добычу, но и скупку золота у населения через Торгсин. Впоследствии, высчитывая золотодобычу СССР на основе опубликованных про­центов от уровня 1933 г., Запад, хотя и показывал ее правильную общую динамику, но вновь и вновь воспроизводил погрешность, завышая показатели советской золотодобычи.

Шпиономания имела и другие курьезные последствия для про­цесса создания исторических источников. С каждой новой публика­цией американских расчетов золотодобычи СССР советская цензу­ра становилась все жестче. В 1937 г. в советской печати не был опубликован даже процент прироста золотодобычи. Исчезновение информации из советской прессы, по причине нежелания руковод­ства СССР уведомлять иностранцев, заставляло американцев за­секречивать свои аналитические разработки, чтобы не пугать совет­ское руководство своей осведомленностью. Работники американ­ского посольства в Москве, например, просили официальный Вашингтон не публиковать их расчеты золотодобычи, так как на следующий год в советской печати было бы еще меньше данных по этому вопросу1409. Так шла эскалация национальных цензур.

Из материалов Национального архива США в этой книге были использованы те, что аналитики американского посольства добыли «из первых рук», в первую очередь данные о кредитах, внешнем долге и товарных поставках СССР, полученные из конфиденциаль­ных бесед с крупными зарубежными промышленниками и финан­систами, которые вели экономические дела с Советским Союзом; информация, добытая в портах Риги, через которую шли золотые караваны из СССР в Берлин; статистика мировой добычи золота,

317

публиковавшаяся на Западе; а также материалы о повседневной жизни в СССР, полученные в беседах с американскими гражданами, работавшими в стране Советов.

В исследовании Торгсина мне было важно показать не только его экономический вклад в дело индустриализации, но и его социально-культурную миссию - роль в жизни советского общества, а также значение в развитии социалистической «культурной торговли» и становлении потребительского общества в СССР. Архивные фонды Правления и региональных контор Торгсина содержат обширные и разнообразные данные о советской торговле того времени: описания групп покупателей, тактики их поведения, информацию о социаль­ном происхождении, уровне образования, национальности продав­цов и руководителей Торгсина, описание магазинов и «черного» рынка, разросшегося вокруг легальной валютной деятельности Торгсина, и многое другое. Важным дополнением к архивам стали художественная литература и мемуары, как хорошо известные по публикациям, так и малоизвестные и неизвестные воспоминания, размещенные в изобилии в Интернете. К этой же группе социаль­ных и культурологических материалов, использованных в книге, от­носятся описания условий жизни в СССР в 1930-е гг., сохранивши­еся в архивах США. Среди них - коллекции документов американ­ских рабочих и инженеров, работавших на стройках социализма в СССР; документы, собранные американскими консулатами в Риге и Москве, воспоминания бывших советских людей, оказавшихся на Западе и др.

На завершающем этапе работы над книгой я узнала еще об одном и поистине бесценном источнике социальной информации о Торг-сине и постаралась использовать его. Институт Фонда Шоа (Shoah Foundation Institute) при Университете Южной Калифорнии в Лос-Анджелесе собрал обширный архив видеозаписей интервью с жертвами и свидетелями холокоста, среди которых оказались и люди, пережившие голод 1932-1933 гг. в Украине1410. Фонд был основан известным американским кинорежиссером Стивеном Спил­бергом в 1994 г. и доступен в Интернете. В 2001 г. Фонд располагал 52 тыс. показаний, собранных в 56 странах мира на 32 языках. В Украине в течение четырех лет (1995-1999) было записано 3,4 тыс. интервью в 273 населенных пунктах страны. Из них более 700 ин­тервью посвящены голоду. Географически респонденты являлись выходцами из южных областей Украины с преобладавшим еврей­ским населением - Киевской, Одесской и Винницкой. В их воспо­минаниях о голоде Торгсин занимает центральное место. Многие из участвовавших в интервью признались, что выжили благодаря Торгсину.

318

В работе над книгой, наряду с архивными, были использованы и опубликованные материалы, прежде всего ведомственный журнал Наркомвнешторга «Внешняя торговля», на страницах которого ре­гулярно обсуждались вопросы Торгсина, а также советские статис­тические сборники. К опубликованной статистике 1930-х гг. следует относиться с осторожностью. Так, проведенное в этой книге сравне­ние опубликованных данных Главного таможенного управления о советском экспорте с архивными материалами показало, что таможенная статистика завышает валютную выручку от экспорта.

Начиная с 1933 г. Торгсин выпускал свой ведомственный бюлле­тень «Торгсиновец». Узнав об этом, я начала искать это издание по библиотекам страны, но нашла его в архиве. Поскольку Торгсин был валютным предприятием, бюллетень был засекречен и пред­назначался только для внутреннего пользования тех, кто работал в Торгсине. Он печатался ограниченным тиражом и в продажу не по­ступал. Несколько его номеров сохранились в архивах региональ­ных контор Торгсина.

Эта книга богато иллюстрирована. Большинство фотографий принадлежат замечательной коллекции Российского государствен­ного архива кинофотодокументов в г. Красногорске. Снимки хлеба с болтами и гайками, которым кормили людей в годы первых пятиле­ток, были подарены мне Центральным архивом ФСБ во время рабо­ты над предыдущей книгой. Жаль, что наше научное сотрудничест­во не продолжилось. Для иллюстрации книги использованы также материалы из частных, включая и мою собственную, коллекций.

Торгсин как феномен сталинизма

Дебаты о сталинизме. Современность и судьба советского социализма. Обещание изобилия: сталинизм и развитие потребительского общества в СССР

Цель этой главы - популярно и по возможности кратко расска­зать о том, как менялись представления историков о сталинизме, а также определить вклад исследования Торгсина в изучение этого феномена XX в. Анализ историографии, проведенный в этой главе, свидетельствует, что мое понимание Торгсина как проявления ста­линизма находится в русле новейших исследований. Хотя и по сей день остаются воинствующие защитники постулатов периода «хо­лодной войны», в которых Советский Союз предстает «империей зла», а его развитие патологическим отклонением от «столбовой дороги» мирового прогресса, большинство исследователей сегодня

319

изучают советский социализм в связи с глобальными процессами развития государства и общества в XX в. Особенность и уникаль­ность советского пути выразились не в отходе от прогресса, а в том, что универсальные процессы современности развивались в СССР в отличной от Запада «системе координат» - в рамках иной социаль­но-экономической, политической системы и идеологии.

У этой главы есть и другая цель - обратить внимание современ­ных исследователей на забвение социально-экономической истории. Под влиянием постмодернизма история в наши дни все более стано­вится искусством нежели наукой, а историк - более художни­ком-импрессионистом, чем ученым-естествоиспытателем. Он опери­рует категориями настроения, восприятия, ощущения, интуиции, инстинкта, избегая статистики и методов точных наук. Гипертрофия культурологических исследований, которой начинает страдать наша историография, чревата тем, что изучение исторического развития России будет представлено однобоко, а следовательно, деформиро-ванно.

Советские историки вплоть до начала реформ Михаила Сер­геевича Горбачева и архивной революции конца 1980 - начала 1990-х гг. не вели научных дискуссий о сталинизме. В их научном аппарате не было и самого понятия сталинизм1411. Первые научные работы о сталинизме появились на Западе в конце 1940 - начале 1950-х гг. Классической стала книга немецкого философа, историка и политолога1412 Ханны Арендт «Происхождение тоталитариз­ма»1413. Арендт не являлась советологом в строгом смысле этого слова, но многие положения ее книги составили теоретический фундамент советологии, а сама работа стала знаменем и символом периода «холодной войны».

Первые историки сталинизма на Западе понимали его как идео­логический и политический феномен: вооруженный коммунистичес­кими идеями, режим Сталина установил тотальный контроль над обществом. Идея осуществленного тотального контроля, централь­ная в теории сталинизма западных советологов периода «холодной войны», определила их «кодовое имя» - «тоталитарная школа». Террор, цензура и пропаганда, по их мнению, подавили общество, которое в исследованиях «тоталитарной школы» в целом предстает пассивным объектом экспериментов сталинского режима. По дру­гую сторону «железного занавеса» в период холодной войны офици­альная советская историография представляла общество в единстве с государством, коммунистической партией и ее лидером. В отрица­нии относительной самостоятельности общества исследования со­ветских историков были зеркальным отражением западной советологии периода «холодной войны»: по ту сторону «железного

320

занавеса» рисовали тотальную пассивность, по эту - тотальный ура-патриотизм и энтузиазм советского общества.

Стремление пионеров-исследователей на Западе концептуально осмыслить сталинизм заслуживает признания, их лучшие работы составили «золотой фонд» антологии исследований сталинизма1414. Однако в крайне политизированном и идеологизированном виде­нии сталинизма советологами «холодной войны» многое противоре­чило здравому смыслу, а приводимые ими факты порой шли вразрез с их собственными обобщениями1415. «Тоталитарное» видение ста­линизма лишь как деспотической политической системы, управляв­шей обществом исключительно средствами подавления, не позволя­ло объяснить ни стабильности сталинского режима, ни отсутствия серьезной политической оппозиции и попыток покушения на Ста­лина, ни достижений СССР, наиболее внушительным из которых была победа во Второй мировой войне, ни ностальгии многих людей по ушедшему режиму. Оперируя только в рамках идеологической и политической модели, исследователи «тоталитарной школы» оказа­лись в теоретическом тупике.

В 1970-1980-е гг. в исследованиях сталинизма на Западе прои­зошла историографическая революция. Молодое поколение истори­ков, на становление взглядов которых огромное значение оказала война во Вьетнаме, начало ревизию идей «тоталитарной школы». Точкой отсчета для «ревизионистов» стал здравый смысл, который не позволял принять абсурдную идею о возможности абсолютного (тотального) контроля власти над обществом. Одним из главных вдохновителей «ревизионистов» являлась историк австралийского происхождения Шейла Фитцпатрик, которая на рубеже 1960 -1970-х гг. начала публиковать работы, где, исследуя явление выдви­жения рабочих на руководящие должности в конце 1920 - начале 1930-х гг. (пролетарское выдвижение), показала, что в сталинизме были не только репрессии, но и позитивная социальная политика (affirmative action) и что определенные группы населения сознатель­но и в своих собственных интересах поддерживали сталинский ре­жим. В отличие от советологов «тоталитарной школы», которые не работали в советских архивах1416, «ревизионисты» были источнико-ведами. Их вели документы1417.

«Ревизионисты» не были монолитной единой группой, отлича­ясь по политическим взглядам, тематике и методам исследования, но их главным совокупным вкладом в изучение сталинизма было открытие советского общества, которое, вопреки теоретическим по­строениям советологов «тоталитарной школы» и советской ура-ис­ториографии, жило своей и, как оказалось, очень активной жизнью. Участие общества в сталинизме было разного свойства - поддерж­

321

ка, отторжение, приспособление, сопротивление, подчинение и мно­гое другое. В наши дни историки нового поколения критикуют «ре­визионизм» за то, что он не привел к формированию детально раз­работанной стройной концепции сталинизма, но, на мой взгляд, богатство социальной жизни и процессов, шедших в советском об­ществе, которое показали «ревизионисты», концептуально изменило наше представление о сталинизме: благодаря исследованиям «реви­зионистов» сталинизм из идеологического и политического феномена превратился в феномен социальный1418. Богатое наследство, которое оставил «ревизионизм», во многом объясняет расцвет новейших исследований российской истории.

Архивная революция в России конца 1980 - начала 1990-х гг. от­крыла для историков доступ к залежам документов и привела к под­линному расцвету исследований сталинизма1419. Именно в это вре­мя российские историки, значительную часть которых представляло молодое поколение, к которому принадлежала и я, выступили про­тив тотально-позитивного («с отдельными и временными труд­ностями») образа истории 1930-х гг. и общественного ура-патрио­тизма, господствовавших в официальной советской историогра­фии1420. К плеяде российских «ревизионистов» принадлежат заме­чательные историки: Елена Зубкова, Олег Хлевнюк, Александр Ват-лин, Сергей Журавлев, Татьяна Смирнова, Евгений Кодин и другие. Одним из многих исследований новой истории России, появивших­ся благодаря архивной революции начала 1990-х, стала и моя книга «За фасадом "сталинского изобилия"».

Новые российские работы о сталинизме имели, главным обра­зом, обличительный характер и концентрировались на темах, быв­ших под запретом в советской историографии, основными из кото­рых стали массовый голод и репрессии. Концептуальное понимание сталинизма российскими историками не только как политического и идеологического, но и как социального явления было созвучно изысканиям западных «ревизионистов». Однако в силу длительного засилья в советской историографии положительного образа сталин­ского правления и глубокой национальной травмы, нанесенной ста­линскими репрессиями поколениям советских людей, российским «ревизионистам» было труднее, чем западным, признать существо­вание в сталинизме наряду с репрессиями прагматизма и созида­тельных черт. Тезис о социальной поддержке и рациональной заин­тересованности определенной части общества в реформах сталин­ского руководства, который был одним из центральных в ревизио­нистской историографии на Западе, не нашел значительного развития в новых российских исследованиях сталинизма.

322

Между тем на Западе в середине 1990-х гг. появились новатор­ские книги Юрия Слезкина и Стивена Коткина1421. Они вдохнови­ли обширную плеяду талантливых последователей и ознаменовали рождение «постревизионизма»1422 в изучении российской истории. Некоторые аналитики характеризуют современное состояние иссле­дований российской истории как историографический хаос, но я - в большем согласии с теми, кто пишет о тематическом и методологи­ческом разнообразии и даже богатстве. «Постревизионизм» стал ре­зультатом творческого осмысления и дальнейшего развития идей предшествовавших ему научных школ1423. Так, «постревизионисты» продолжили поиск причин рациональной социальной поддержки сталинизма, начатый западными «ревизионистами». Но при этом они вернулись и к тезису «тоталитарной школы» о формирующей роли идеологии и государства, хотя в их понимании эта роль не сво­дилась к репрессиям. По их мнению, в сталинском государстве была и мощь созидания.

«Постревизионисты» существенно раздвинули тематические границы исследований российской истории, уделив наряду с идео­логией1424, политическими и социальными процессами особое вни­мание культурологическим и лингвистическим проблемам, семио­тике (изучение знаков и символов), микроистории, истории повседневности, изучению личного мировосприятия и самосозна­ния, социального и национального самоопределения (identity), лите­ратурному анализу исторических текстов и др.1425 Влияние постмо­дернизма на исторические исследования нашего времени выразилось, главным образом, в том, что историков стало более ин­тересовать, как люди воспринимали себя и реальность, чем изучение реальности как таковой.

«Постревизионисты» обогатили исторические исследования, творчески заимствовав методы из других наук о человеке и общест­ве: культурологических исследований, антропологии, лингвистики, эпистемологии (наука о познании), литературоведения и др.1426 Отмечая поистине революционное значение «постревизионизма» в изучении российской истории, следует, однако, сказать, что в совре­менной западной историографии обозначился явный крен в сторону изучения воображаемого мира, или мира воображений, и появилась опасность отрыва от изучения мира реальности.

Исследования «постревизионистов» не только показали новые составляющие сталинизма, но и предложили его иное концептуаль­ное прочтение. При всем разнообразии тематики и методов исследо­ваний общим и центральным тезисом «постревизионизма» стало признание того, что «советский эксперимент» представлял органич­ную часть глобального процесса развития современного (для XX в.)

323

государства и общества, что в сталинизме были прагматизм, рацио­нальность, социализм1427 и движение к прогрессу, которое прежде всего выразилось в стремлении построить индустриальное, техноло­гически развитое общество1428. Так, по мнению Стивена Коткина, одного из ведущих историков «постревизионизма», смысл стали­низма (а также его сила) состоял не в том, что была создана ги­гантская государственная машина посредством разрушения общес­тва, как утверждали исследователи «тоталитарной школы», но в том, что была создана гигантская государственная машина и новое общество.

Идея участия сталинского государства в создании нового об­щества представляет одно из существенных отличий «постревизио­нистов» от «ревизионистов»: последние концентрировались на изу­чении влияния общества на государство. Хотя обобщения чреваты исключениями1429, можно сказать, что «ревизионисты» стремились показать роль отдельных социальных групп в создании феномена сталинизма, главным образом, новой элиты, ставшей, по их мнению, социальной опорой режима, в то время как «постревизионисты» изучают роль сталинского государства в изменении общества и влиянии сталинизма на индивидуума1430. В этом смысле работы «ревизионистов» и «постревизионистов» дополняют друг друга.

Бывшие советские граждане могут услышать в идеях «постреви­зионизма» родные лозунги советской власти и постулаты офици­альной советской историографии - «государство народной заботы», «прогрессивная идея построения нового общества на Земле», но та­кое просоветское прочтение «постревизионизма» было бы ошибоч­но, так как, признавая наличие прогрессивных современных черт в сталинизме, «постревизионисты» не отрицают его репрессивного характера. Современная концепция сталинизма - результат рабо­ты разных научных школ - представляет его как комплексный, сложный феномен, в котором репрессии переплетались и уживались с воплощением идеи прогресса. Современные исследователи склонны отказаться от терминов «тоталитаризм» и «тоталитарный режим», как крайне идеологизированных и политизированных ярлыков периода «холодной войны», упрощенно представляющих феномен сталинизма.

Исследование Торгсина позволяет далее развить идеи истори­ографии сталинизма, указать на определенные противоречия во взглядах современных историков, а также оспорить некоторые из них.

В концептуальном понимании Торгсина не просто как торгового предприятия, а как проявления сталинизма я разделяю многие из выше приведенных идей «ревизионистов» и «постревизионистов».

324

Так, Торгсин свидетельствует, что в государственной политике 1930-х гг. наряду с иррациональным разрушением был и индустри­альный прагматизм, который порой доходил до фетишизма, то есть признания главенства промышленного развития над другими целя­ми и идеями1431. Сталинское руководство отождествляло прогресс с построением индустриального общества и верило в особую роль го­сударства в достижении индустриальной мечты. В то же время Торгсин позволяет показать и роль общества в воплощении и моди­фикации планов государства, бесчисленные жертвы, принесенные на алтарь индустриализации, а также относительную самостоя­тельность от власти собственных устремлений и планов людей.

Понимание Торгсина как проявления сталинизма концептуально выросло из моей предшествующей книги «За фасадом "сталинского изобилия"». В ней сталинизм показан как система социально-эконо­мических институтов, созданных государством и определенных ин­дустриальными приоритетами развития. В качестве такого соци­ально-экономического института сталинизма в книге «За фасадом "сталинского изобилия"» я исследовала систему снабжения населе­ния: в голодной стране, где частное производство и частная торгов­ля были разрушены, государство использовало централизованное распределение продовольствия и товаров как кнут и пряник, подсте­гивая и стимулируя промышленное развитие1432. Торгсин с полным правом также можно отнести к социально-экономическим институ­там сталинизма, которые были рождены индустриальным прагма­тизмом. В погоне за индустриальной мечтой сталинское руковод­ство пожертвовало миллионами людей, но, как свидетельствует история Торгсина, в жертву были принесены также и чистота идео­логии, и стройность политэкономии. Так, в интересах индустриали­зации сталинское руководство вынуждено было ограничить госу­дарственную валютную монополию, впервые и единственный раз разрешив советским гражданам использовать внутри СССР иност­ранную валюту и золото в качестве средства платежа. Кроме того, Торгсин был отрицанием классового подхода: в нем не было дис­криминации покупателей по социальному признаку, столь распрос­траненной в других сферах жизни 1930-х гг.1433

Эта книга позволяет сказать, что сталинизм как социально-эконо­мический феномен включал и рыночные институты. Всего лишь 10-15 лет тому назад советские и западные исследователи представ­ляли экономику сталинского времени как фактически безрыноч­ную, в лучшем случае допуская существование оазисов легального крестьянского (колхозного) рынка. В этом понимании советской экономики 1930-х гг. современные исследователи не шли дальше большевистского руководства, которое в результате долгих дебатов

325

1920-1940-х гг. хотя и признало, что реальный социализм являлся товарно-денежным, а не уравнительно-распределительным хозяй­ством, но тем не менее не хотело видеть в нем обширных социально-экономических зон, существовавших вне действия плана и центра­лизованного контроля. Книга «За фасадом "сталинского изобилия"» стала вызовом этому традиционному пониманию1434. В ней совет­ская экономика 1930-х гг. впервые была показана как симбиоз пла­нового централизованного снабжения (карточная система первой половины и советская государственная торговля второй половины 1930-х гг.) и обширного всепроникающего «черного» рынка1435. История Торгсина позволяет далее развить концептуальное пони­мание сталинизма как своеобразного симбиоза плана и рынка. Торг­син был явлением государственного капитализма. Будь Торгсин со­циалистическим предприятием, то в условиях голода он должен был бы действовать в интересах людей. Вместо этого Торгсин, эксплуа­тируя голод и «благоприятную» рыночную конъюнктуру, нажился на бедственном положении населения, однако делал это не в интересах прибыли частных лиц, а в интересах индустриального развития государства.

Представление сталинизма как социально-экономического фено­мена не означает отрицания роли идеологии и политики в сталин­ском государстве. Напротив, как показало исследование Торгсина, вопреки валютным интересам индустриализации, именно идейные мотивы определили отрицательное отношение государства к валют­ной проституции в портовых торгсинах, а также заставляли закры­вать глаза на беспредел ОГПУ, подрывавший эффективность валют­ной работы Торгсина, или запрещать денежные переводы из гитлеровской Германии для голодавших немцев Поволжья. Идей­ные мотивы стали одной из причин и самого закрытия Торгсина. Не отрицая огромного значения идеологии и политической системы в сталинизме, данное исследование тем не менее призывает обратить серьезное внимание на роль социально-экономических институтов сталинизма, в числе которых, как показывает Торгсин, было и эко­номически успешное крупномасштабное государственное предпри­нимательство - факт тем более интересный, что любая прибыльная деятельность в плановой централизованной экономике официально считалась экономическим преступлением - спекуляцией и пресле­довалась по закону. В Торгсине сталинское государство, вопреки своим же запретам, «с размахом» действовало как капиталист-спе­кулянт.

Здесь уместно поспорить со Стивеном Коткиным. Центральным тезисом его главной книги «Магнитная гора» является представле­ние сталинизма как нового вида цивилизации, построенной на от­

326

торжении принципов капитализма. В одной из последующих статей Коткин отнес СССР сталинского периода к типу современного (для времени первой половины XX в.) «нелиберального» некапиталис­тического государства (illiberal noncapitalist modernity). Иными сло­вами, Коткин считает, что социализм, основанный на некапиталис­тических принципах,  был  построен  в   СССР.  Действительно, советское руководство провозгласило отказ от капитализма и пы­талось добиться прогресса на основе отторжения капиталистичес­ких принципов, но история Торгсина свидетельствует, что сохра­нить девственность не удалось. Предпринимательство и рынок были частью социализма1436. Социально-экономическая история стали­низма, изучение которой сейчас находится «в загоне», как никакая другая, показывает, что чистоты антикапитализма не существовало в советской действительности1437. Да и могло ли быть иначе? Исследования «постревизионистов» показали, что современность XX в. диктовала жесткие требования к развитию государства и об­щества. Если согласиться с центральным тезисом «постревизиониз­ма», что целью сталинского руководства было построение современ­ного государства, то ему было не избежать обращения к рынку, так как современная экономика без него существовать не может. Осо­бенность советского типа современного государства состояла не в том, что там не было рынка, а в том, что рынку приходилось дей­ствовать в «прокрустовом ложе» планового централизованного хо­зяйства. Идеология и политическая система также ставили пределы рыночному развитию. Особость рынка в СССР выразилась, напри­мер, в том, что крупномасштабное легальное предпринимательство могло быть только государственным (Торгсин - один из примеров), рыночная же активность людей развивалась преимущественно в де­формированных формах в «подполье». Хотя крестьянский и «чер­ный» рынок в СССР были наиболее автономными саморегулиро­вавшимися экономическими системами, где спрос и предложение определяли цены, но и они в значительной степени испытали дирек­тивное и силовое вмешательство государства.

История Торгсина заставляет говорить об экономике сталинизма не в терминах взаимоисключения плана и рынка, а определяя ба­ланс их соотношения и особенностей их взаимного формирующего (и деформированного) развития1438. В этом - подтверждение тезиса «постревизионизма» о том, что противопоставление социализма и капитализма в изучении реальности, практики сталинизма имеет пределы. Действительно, мировоззрение людей сталинской эпохи, как и советологов «холодной войны», изучавших эту эпоху, было основано на делении мира на капитализм и социализм. Те исследо­ватели, кто изучает мир идей и воззрений, неизбежно следуют этой

327

двуполярной модели. Однако изучение материальных процессов сталинской реальности говорит об определенной условности такой антагонистической поляризации. Перенимание опыта Запада Со­ветским Союзом в 1930-е гг., о котором пишут многие исследовате­ли сталинизма, не означало, что сталинское руководство хотело быть как Запад или заимствовало капитализм, а являлось выраже­нием требований современности, которые были универсальны и для капитализма, и для социализма. В этом смысле сталинское руково­дство «заимствовало» не у капитала, а у прогресса.

Вместе с тем исследования «постревизионизма» заставляют за­думаться о соотношении общего, особенного и уникального в феноме­не сталинизма. Признание универсальности процесса развития со­временного государства, который шел в мире после Первой мировой войны, и представление советского социализма частью этого про­цесса, в современной историографии граничат с отрицанием уни­кальности советского опыта. Известный американский историк Пи­тер Холквист, например, считает, что развитие государственных иститутов, занимавшихся сбором детальной и массовой информа­ции о населении (surveillance) не было лишь советским феноменом или уникальной чертой сталинизма, а представляло общую евро­пейскую тенденцию, функцию современной политики. Сталинский режим предстает, таким образом, вариантом современного государ­ства (national security state)), основанного на новых принципах управления, суть которого состояла в переходе от управления тер­риториями к управлению людьми. В отличие от прежних систем го­сударственного управления, сбор массовой информации о населе­нии в XX в. был вызван задачами обеспечения национальной безопасности государств в условиях постоянной угрозы тотальной войны, а также просветительской миссией государств по созданию национального сообщества, поощрения желанных для власти типов социальной идентификации, форм самовыражения населения и пр. Холквист не видит в советском опыте исключительности и уникаль­ности на том основании, что все ведущие государства того времени использовали схожие методы сбора информации о населении. Он рассматривает советский опыт как специфическое проявление обще­европейской тенденции. Советская специфика состояла в том, как власть использовала новые методы управления и в каких целях. Однако, говоря о советской специфике (масштабы эксперимента, классово-идеологический подход, политизация всех сфер жизни и особенно использование государственной системы сбора информа­ции о населении для осуществления масштабного проекта построе­ния социализма и создания человека нового типа), Холквист, на мой взгляд, вопреки своему главному тезису, показывает именно уни­

328

кальность советского эксперимента, так как он был первой и на тот период времени единственной попыткой осуществить столь гранди­озный проект1439. Не ставя под сомнение значимость тезиса об уни­версальности идущих в мире глобальных процессов, хочется указать на опасность нарушения разумного баланса и потери исторической специфики и уникальности в феномене сталинизма, в котором «об­щеевропейская тенденция» приняла столь радикальный и трагический оборот.

Работы Стивена Коткина также указывают на существование проблемы более четкой увязки общего и особенного в том, как «пост­ревизионисты» представляют сталинизм. В книге «Магнитная гора» Коткин пишет о сталинизме как особой антикапиталистической ци­вилизации, которую отличали не только идеология, политическая система и тип экономики, но и собственная символика, формы язы­ка и разговора, типы поведения в обществе и в частной жизни и даже свой стиль одежды. Сталинизм, по его мнению, являл новый тип социальной идентификации, новый образ жизни, систему новых ценностей. Центральный тезис «Магнитной горы» об особой приро­де советской «цивилизации» находится в определенном противоре­чии с выводами более поздней статьи Коткина, которая показывает, что развитие СССР следовало в русле глобальных процессов совре­менности1440. Хотя в этой статье Коткин справедливо отмечает, что при наличии общих тенденций развития каждая страна предложила свое понимание и пути построения современного государства и об­щества и даже группирует государства по «типам современности», но обобщенно-декларативного подхода к проблеме, на мой взгляд, недостаточно. Соотношение общего, особенного и уникального в ста­линизме требует более тщательного эмпирического анализа. «Пост­ревизионисты» в основном сделали упор на схожести процессов, шедших в сталинизме и окружавшем его мире, но столь же необхо­димо не только в теории, но и на конкретном историческом матери­але показать, как и почему общие тенденции мирового развития в сталинизме трансформировались в специфическое, особенное и уникальное. Эта книга являет пример такого подхода, показывая, как и почему глобальное стремление ведущих мировых государств к построению индустриального высокотехнологичного общества в советской плановой экономике приобрело специфически уникаль­ную форму государственного валютного предпринимательства «Торгсин».

Со времени открытия российских архивов много написано о по­вседневной жизни в сталинские годы1441. Мое понимание повсед­невности сродни тем исследователям, которые представляют ее как сложное и активное взаимодействие государства и общества: в то

329

время как государство стремилось сформировать и подчинить эко­номическую, социальную и культурную жизнь советского общества, люди, приспосабливаясь к новым условиям и преследуя свои жиз­ненные интересы, вносили кардинальные поправки в планы госу­дарства. В книге «За фасадом "сталинского изобилия"» такое пони­мание повседневности нашло выражение в интерпретации социальной природы и роли «черного» рынка: в понимании автора он являлся социальным феноменом - совокупностью тактик выжи­вания и обогащения (в советском понимании того времени), кото­рые население выработало, приспосабливаясь к жизни в стране хро­нического дефицита и рецидивов голода.

Торгсин как явление повседневной жизни тоже являлся продук­том взаимодействия государства и общества. Он появился по реше­нию руководства страны, которое определило цели и принципы его работы. Но в то время как государство подгоняло Торгсин «под ин­дустриализацию», люди приспосабливали его для себя. Преследуя свои интересы, они привнесли в Торгсин много такого, чего не было в задумках его создателей. Так, благодаря людской инициативе Тор­гсин стал принимать новые виды ценностей. Кроме того, люди раз­двинули рамки валютных операций в стране, сделав «черный» ва­лютный рынок неотъемлемой частью Торгсина. Но участие общества изменило не только размах деятельности Торгсина, но и обогатило его содержание. Торгсин был и механизмом мобилизации валютных средств населения на нужды индустриализации, и выра­жением людской изобретательности. В крупных городах по замыслу руководства страны торгсины стали оазисами «культурной торгов­ли» - предтечей грядущего общества потребления, однако как мас­совое явление повседневности Торгсин в значительной степени был частью крестьянского мира - таким был вклад миллионов крестьян, которые в годы первых пятилеток пополнили ряды его покупателей и продавцов.

Торгсин рассказывает историю выживания общества, но он был и способом выживания советского государства и проявлением изо­бретательности руководства страны, которое связало судьбу социа­лизма с осуществлением промышленного рывка. В конечном итоге государство и общество участвовали в осуществлении планов друг друга и их модификации: люди, борясь за выживание и достойный материальный уровень жизни, сдавали ценности, тем самым помо­гая, порой вопреки своему желанию, индустриальным планам ста­линского руководства, но и власть, создав Торгсин, внесла лепту в арсенал повседневных тактик и жизненных стратегий общества. Российская повседневность рождалась то в совпадающих, то в противоборствующих усилиях государства и людей.

330

И наконец, еще об одном значении этого исследования. Торгсин был торговым предприятием. В момент своего расцвета он имел полторы тысячи магазинов, которые работали по всей стране. За по­купками в Торгсин шли рабочие, крестьяне, интеллигенция и руко­водящая элита. Анализ торговой деятельности Торгсина позволяет сделать выводы о характере нарождавшегося при Сталине общества потребления и советской потребительской культуры, показать роль государства в развитии сферы товарного потребления и вклад об­щества в этот процесс.

Становление потребительского общества в СССР - молодая тема в современной историографии, но она активно развивается1442. Новейшие исследования рассматривают советскую торговлю и по­требление 1930-х гг. в русле общих мировых процессов развития массового товарного производства и массового потребления1443. Однако при этом все исследователи отмечают специфичность раз­вития потребительского общества в СССР, а также, каждый по-сво­ему, объясняют поворот советского государства к вещизму.

Октябрьская революция вершилась антикапиталистическими, антирыночными лозунгами эгалитарного распределения и аскетиз­ма, но они не стали главными принципами социалистической потре­бительской культуры. Руководство страны взяло курс на развитие торговли, роста материального достатка и уровня потребления, в определенном смысле курс на обуржуазивание, реабилитацию цен­ностей современного потребительского общества. Исследователи по-разному датируют этот поворот. По мнению Джули Хесслер, признаки изменения принципов, определявших отношение власти к сфере потребления, проявились уже с переходом к нэпу в начале 1920-х гг.1444 Однако практическая реализация новых подходов к сфере потребления в государственной политике в то время была ограничена, так как производство потребительских товаров, рознич­ная торговля и служба быта находились в руках частника. Разрушив частный сектор экономики в ходе «социалистического наступле­ния» на рубеже 1920-1930-х гг., государство взяло на себя факти­чески монопольное обязательство производить потребительские то­вары и снабжать население. С 1931 г., как показывает исследование Джули Хесслер, лозунг «культурной торговли» появляется в речах советских руководителей, определяя новую политическую цель го­сударства и новую идеологию потребления1445.

В период карточной системы первой половины 1930-х гг. «куль­турная социалистическая торговля» была ограничена сферой элит­ных и дорогих магазинов. К ним относились государственные ком­мерческие магазины, образцовые универмаги1446 и торгсины. В момент своего образования Торгсин был задуман как образец куль­турной торговли... для иностранцев. Индустриализация и голод за­ставили открыть двери валютных торгсинов советскому потребите­

331

лю. После этого, за исключением роскошных магазинов в крупных городах, Торгсин как массовый феномен перестал быть предприяти­ем культурной торговли. Не зеркальный магазин, а темный грязный лабаз, отпускавший мешками ржаную муку голодным, представлял типичный магазин Торгсина в период голода. У государства не было ни ресурсов, чтобы превратить полторы тысячи торгсинов в образ­цовые универмаги культурной торговли, ни экономической мотива­ции - голодные не привередничали, брали что дают. Выполнение индустриальной программы с помощью голода позволило сталин­скому руководству на время отложить реализацию провозглашен­ной им новой политики социалистического потребления, выражен­ной в лозунге «культурной торговли».

Большинство исследователей считают, что на практике ради­кальный поворот государства к потребительской культуре, вещизму в СССР произошел в середине 1930-х гг. Именно в это время руко­водство страны стало активно поощрять стремление к красивой жизни - изысканной одежде, деликатесам, веселому досугу, роско­ши. Всего лишь несколько лет назад комсомолка в лаковых туфлях с накрашенными губами вызвала бы гнев и была бы осуждена за мо­ральное разложение, но времена изменились. Торгсин вместе со всей страной переживал этот поворот. С неуклонным падением ин­тереса населения к валютной торговле, в связи с нормализацией то­варной обстановки в стране, руководство Торгсина боролось за раз­витие новых видов услуг, улучшение качества и ассортимента товаров, а также торгового обслуживания населения, за внедрение новых техник торговли. Торгсин стоял в авангарде революционного поворота государства «лицом к потребителю». Однако его участие в развитии общества потребления и социалистической потребите­льской культуры было коротким. Торгсин закрыли в начале 1936 г.

Споря с историографической традицией, которая рассматривала поворот советского государства к вещизму как отступление от идеа­лов революции1447, исследования американских историков Джули Хесслер и Эми Рэнделл показали, что развитие потребительского общества в СССР стало частью построения социализма1448. Руко­водство страны напрямую связало дело социализма с развитием ма­териального достатка своих граждан. Более того, отождествление вещизма и потребленчества с социализмом не помешало советскому руководству заимствовать опыт у Запада. Сталин сам санкциониро­вал ориентацию на западные образцы в развитии сферы торговли и потребительской культуры. Правительственные делегации поехали в Германию, Японию, США, где брали на заметку новшества торгов­ли. Советские образцовые универмаги создавались по типу амери­канских магазинов-гигантов «Macy's». Как показало это исследова­ние, заимствование опыта Запада происходило и в работе крупных городских торгсинов1449.

332

Тот факт, что советское руководство одобрило ценности рыноч­ного потребительского общества и обратилось к опыту Запада, вновь заставляет согласиться с тем, что в «советском эксперименте» не было девственной чистоты, а противопоставление социализма и капитализма в практике XX в. имеет пределы. Советскому руковод­ству приходилось считаться с глобальными мировыми процессами развития государства и общества в индустриальную эпоху: офици­альное одобрение в СССР потребительской, по сути, рыночной иде­ологии, являлось проявлением требований современности. Исследо­ватели сходятся в том, что поворот советского государства к вещизму был не добровольным, а вынужденным и в целом противо­речил тому, как руководство страны представляло себе социализм: его идеалом было общество производителей и массового производ­ства машин, а не общество потребителей и массового производства ширпотреба, но приходилось играть по правилам XX века. Однако, как и в ранее рассмотренном случае с рынком, развитие потреби­тельского общества в СССР проходило в «прокрустовом ложе» эко­номики хронического дефицита и социально-политической системы сталинской власти.

Читая о том, как в СССР рынок бился в тисках плана, а потре­бительское общество бедной родственницей ютилось в экономике хронического дефицита и рецидивов голода, можно прийти к выво­ду, что советский социализм являл лишь уродливое воплощение процессов развития современного государства и общества. Но такое заключение, хотя и имеет основания, было бы однобоко. Именно благодаря тому, что в СССР заправляло государство, а не частник, здесь впервые в мире небывалый до того времени расцвет получили, например, социальные программы (бесплатное образование и меди­цинское обслуживание, охрана материнства и детства, пенсионное обеспечение и многое др.)1450. Изучение соотношения деформации и образцовости в советском типе современности, на мой взгляд, явля­ется задачей новых исследований.

Развитие потребительского общества в СССР, в отличие от За­пада, не было детищем товарного изобилия, а происходило в усло­виях острого недостатка самого необходимого. Пропаганда ценнос­тей потребительского общества стала в СССР государственной реформой, обещанием изобилия. Как показывает исследование фин­ского социолога Юкки Гронова, в рамках этой реформы государство заново создавало массовое промышленное производство потреби­тельских товаров. Высшее политическое руководство утверждало рецепты колбас, мороженого, духов. Идея создания советского шам­панского, например, принадлежит Сталину1451. Торгсин также сви­детельствует, что развитие сферы потребления в СССР проходило в условиях острого товарного дефицита при самом непосредственном и определяющем участии государства.

333

Отличие от Запада было и в том, что советское руководство при­давало торговле и потреблению социально-политическое значение. Открытие магазинов становилось политическим событием, а това­ры - символами, средством пропаганды, в которой идея грядущего изобилия и доступной роскоши была порой более важна, чем потре­бительские свойства самих товаров. Социально-политической зна­чимостью сферы потребления объясняется один из парадоксов со­ветской жизни: предметы роскоши - икра, шампанское, шоколад, коньяк - были на праздничных столах советских людей, государ­ство ограничивало их экспорт, сберегая для внутреннего потребле­ния, между тем жизненно необходимые товары - хлеб, масло, мясо, мыло, ситец - становились роскошью, за ними выстраивались огромные очереди. Исследователи отмечают, что в отличие от Запа­да, социально-политические цели, которые преследовало советское государство, направляя потребителю новые товары, имитируя изо­билие и демократизацию роскоши, были порой важнее получения прибыли. В этом смысле продавец в советском обществе призван был выполнять роль политагитатора.

Деньги, хотя и были важны, особенно в сфере действия «черно­го» рынка, не были единственным определяющим фактором в раз­витии советского потребительского общества. В условиях, когда полки магазинов оставались полупустыми, гипертрофированное развитие получили неденежные методы реализации потребитель­ских запросов: доступ к государственной «кормушке», элитным распределителям, личные знакомства и обмен услугами (блат), бли­зость к торговле. Работник торговли в советском обществе всегда был фигурой социально значимой.

Стремление государства к контролю над производством товаров и сферой потребления, формированием вкусов и моды, равно, как и хронический недостаток товаров в экономике дефицита, ограничи­вали возможности и свободу человека в формировании своей инди­видуальности через потребление. В этом еще одно отличие равития советского потребительского общества от западного, всегда имевше­го существенно больше индивидуальной свободы и выбора. В усло­виях хронического дефицита и политической миссии торговли со­ветская реклама не потакала прихотям потребителя, а стимулиро­вала рациональный спрос. Она должна была направлять просыпав­шиеся потребительские запросы и вкусы в русло официально одобренных «растущих потребностей» населения.

Как ни велико было значение государственного планового снаб­жения (советской торговли) и государственного контроля над сфе­рой производства товаров и потребления, рынок, как ограниченный легальный, так и необъятный «черный», играл очень важную эконо­мическую, социальную и культурную роль в развитии потребитель­ского общества в СССР. В исключительном значении «черного»

334

рынка в развитии советского общества потребления заключается еще одно из основных отличий от Запада, где покупателям не нужно было обращаться к фарцовщикам и уличным спекулянтам. Наличие рынка в советской экономике объясняет парадокс полупустых мага­зинов и полных домашних холодильников в СССР. Рынок форми­ровал альтернативный вкус и моду, давал больше свободы индиви­дуального выбора. На рынке выигрывали те, у кого были деньги, а не государственные привилегии (хотя наличие привилегий и денег могло быть связано). В конечном итоге развитие потребительского общества в СССР было результатом взаимодействия государствен­ного планового хозяйства и рынка.

Исследование Торгсина подтверждает многие из приведенных выше выводов об особенностях развития советского потребитель­ского общества, которые сделали российские и западные ученые, но оно позволяет увидеть и новое. Не отрицая важности социальнопо-литической и культурной миссии советской торговли, Торгсин сви­детельствует, что идея получения прибыли, главного двигателя в развитии сферы потребления на Западе, не была чужда и политике советского государства. Торгсин являл квинтэссенцию подхода, при котором пропаганда потребительских ценностей служила реализа­ции экономической стратегии государства. Другой важный вывод из истории Торгсина, новый для нашей историографии, касается роли физического риска в потребительской культуре и практике в СССР. Аресты покупателей в торгсинах органами ОГПУ/НКВД, которые охотились за ценными сбережениями граждан, превращали рутин­ный поход в магазин в опасное предприятие. История Торгсина по­зволяет сказать, что риск и приключение сопровождали совет­ского потребителя в повседневной жизни.

Радикальный поворот государственной политики к вещизму и одобрению потребительских ценностей, произошедший в середине 1930-х гг., устраивал население страны, которое устало от нужды и голодной жизни, но что заставило советское руководство пойти на такой шаг? Большинство современных исследователей связывает этот поворот с необходимостью стабилизации сталинского режима в условиях кризиса, вызванного форсированной индустриализацией, а также переориентацией режима на новую социальную опору - на­рождавшийся советский средний класс (инженеры, стахановцы и другие высокооплачиваемые группы рабочих, интеллигенция, госу­дарственная бюрократия)1452. В обмен на лояльность режим согла­сился узаконить ценности среднего класса, в том числе и потреби­тельские.

История Торгсина, однако, показывает недостаточность идейных и социально-политических причин для объяснения поворота совет­ской власти «лицом к потребителю». Торгсин вновь заставляет об­ратить внимание на роль социально-экономических факторов. При-

335

обретательство, вещизм - краеугольные камни современной рыноч­ной экономики были жизненно необходимы и для экономики советской. В условиях чрезвычайно слабых материальных стимулов к труду, которые предлагало плановое хозяйство, желание людей за­работать больше, чтобы купить товары, должно было стать стиму­лом к тому, чтобы работать лучше. В связи с отменой карточной системы в СССР в середине 1930-х гг. Сталин сказал, что следовало возродить «моду на деньги» или, иными словами, моду на приобре­тательство1453: не скудный паек, а магазины, полные товаров, служ­ба быта, предлагавшая разнообразные услуги, веселый досуг дол­жны были вернуть интерес к работе, послужить стимулом к развитию производства. Поворот к вещизму, на мой взгляд, показы­вает озабоченность советского руководства темпами экономического роста страны и его стремление превратить СССР в современную державу: государство поставило потребительские соблазны на службу индустриального развития страны. В этом смысле поворот советского государства «лицом к потребителю» являлся проявлением все того же индустриального прагматизма, который воплощали и ие­рархия карточного распределения, и принципы работы Торгсина.

Потребительское общество в СССР развивалось медленно и трудно. Удалось ли его построить? Большинство исследователей склоняются к отрицательному ответу. Покупка товаров вплоть до конца советского строя оставалась скорее обузой и тяготой, чем удо­вольствием, дефицит и низкое качество товаров сохранялись, и только небольшая привилегированная часть населения имела свобо­ду и возможности «формировать свою индивидуальность через по­требление». Пропаганда ценностей потребительского общества рез­ко диссонировала с реальностью - хроническим дефицитом самых необходимых товаров, изматывающими очередями, карточками и нормированием, которые существовали на всем протяжении совет­ской власти. И хотя за кризисами всегда следовала нормализация, а материальные условия жизни и уровень потребления советских лю­дей возрастали, но даже в наиболее обеспеченные 1970-е - первой половине 1980-х гг. советское общество не достигло уровня жизни среднего класса Запада. Начиная со Сталина, руководство страны стимулировало развитие потребностей и запросов потребителя, но оказалось не в состоянии их удовлетворить. В своих потребитель­ских бедах люди винили советскую экономику и политическую сис­тему, а в своем стремлении жить в полноценном потребительском обществе были готовы отказаться от советского социализма. Разочарованные покупатели стали его могильщиками.

Россия - США, 1998-2008

ПРИМЕЧАНИЯ

ВСТУПЛЕНИЕ

Осокина Е. А. За фасадом «сталинского изобилия». Распределе­ние и рынок в снабжении населения в годы индустриализации, 1927-1941. М., 1998.

Есть и противники «теории эксплуатации сельского хозяйства в интересах промышленного рывка», но они - в меньшинстве. Джеймс Миллар и Майкл Эллман в 1970-е гг. опубликовали се­рию статей, в которых утверждали, что во время первой пятилет­ки советское сельское хозяйство было скорее получателем госу­дарственных средств, чем поставщиком ресурсов для советской экономики. Эти выводы были основаны на расчетах советского экономиста А. А. Барсова. См.: Барсов А. А. Баланс стоимостных обменов между городом и деревней. М., 1969; Millar J. Mass Collectivization and the Contribution of Soviet Agriculture to the First Five-Year Plan // Slavic Review, 33 (1974); Ellman M. Did the Agricultural Surplus Provide the Resources for the Increase in Investment in the USSR during the First Five-Year Plan? // Economic Journal (December 1975).

По данным таможенной статистики, физический объем советско­го экспорта вырос с 8,9 млн т в 1928/29 г. до 21,8 млн т в 1931 г. Львиную долю советского экспорта составляло продовольствие и сырье. Внешняя торговля СССР за 1918-1940 гг. Статистический обзор. М., 1960. С. 13.

Получение всесоюзного статуса означало, что Торгсин должен был развернуть работу на территории всей страны - Советского Союза.

«Гражданскими» предприятиями золотодобывающей промыш­ленности называли те, в которых, в отличие от ГУЛАГа, не при­менялся труд заключенных.

Хотя факт использования ценностей в качестве средства платежа был завуалирован процессом обмена ценностей на «деньги» Торг­сина.

Без помощи Криспина Брукса мне пришлось бы проделать огром­ную работу, так как создатели электронного архива не предусмот­рели поисковое слово «торгсин»: пришлось бы просматривать сотни интервью, чтобы найти упоминания о Торгсине. К счастью, Криспин еще до знакомства со мной проделал большую часть этой работы и я смогла воспользоваться его результатами. Более подробно об архиве видеозаписей Института Фонда Шоа будет рассказано в главе «Да, был какой-то там Торгсин».

339

ЧАСТЬ 1. СТРАСТИ ПО ТОРГСИНУ

Конторка Мосторга

1 Наркомат торговли был создан в 1924 г. на базе Комиссии по внутренней торговле (Комвнуторг) при СТО СССР. С 1925 по 1931 г. был объединен с Наркоматом внешней торговли в единый Наркомат внешней и внутренней торговли СССР. В 1931 г., в связи с введением всесоюзной карточной системы, руководство внутренней и внешней торговли разделили: внутренней торгов­лей стал заниматься Наркомат снабжения, а внешней - Наркомат внешней торговли СССР. В 1934 г., в связи с подготовкой отмены карточной системы, на базе Наркомата снабжения создали Нар­комат пищевой промышленности и Наркомат внутренней торгов­ли. В 1938 г. Наркомат внешней торговли, который с 1931 г. существовал отдельно, был объединен с Наркоматом внутренней торговли в единый Наркомат торговли.

2 Мосгорторг - Московское объединение предприятий торговли.

3 РГАЭ. Ф. 4433. On. 1. Д. 3. Л. 150.

4 Это удалось лишь отчасти. Параллельно с Торгсином иностранца-

ми занимались «Интурист», «Инснаб», «Отель», Сектор валюты и международных расчетов Наркомфина, ну и, конечно, ОГПУ. Хотя у каждой из этих организаций была своя специализация в работе с иностранцами, как то экскурсионное, гостиничное обслу­живание, определение порядка валютных расчетов или полити­ческий надзор, в деятельности каждой из них были и элементы валютной торговли. Руководство Торгсина считало себя монопо­листом в деле внутренней валютной торговли и болезненно реагировало на валютную конкуренцию других ведомств.

5 Во втором квартале 1931 г. в Торгсине было 17 контор: Москов­ская, Ленинградская, Архангельская, Владивостокская, Новорос­сийская, Евпаторийская, Одесская, Херсонская, Николаевская, Мариупольская, Батумская, Бакинская, Потийская, Тифлисская, Таганрогская, Ейская и Феодосийская. РГАЭ. Ф. 4433. On. 1. Д. 8. Л. 15.

6 Акционерное общество «Совторгфлот» было создано в системе Наркомата путей сообщения СССР в июле 1924 г. постановлени­ем Совета Труда и Обороны СССР. Создание Совторгфлота яв­лялось частью процесса государственной централизации, прохо­дившей в тот период, и положило начало новой советской отрасли - морскому транспорту. В ведение Совторгфлота пере­шли суда разных ведомств, порты, судоремонтные предприятия и учебные заведения, связанные с подготовкой кадров для морского и речного флота.

340

7 РГАЭ. Ф. 4433. On. 1. Д. 4. Л. 83; Д. 8. Л. 5.

8 Замечательное описание Петровки и ее торговой жизни в годы нэпа приводит Г.В. Андреевский в книге «Повседневная жизнь Москвы в сталинскую эпоху. 1920-1930-е». М, 2003. С. 22-25.

9 Условия продажи, ассортимент, круг покупателей, цены и порядок

расчетов в Торгсине обсуждались 21 августа 1930 г. на совещании в Наркомфине. РГАЭ. Ф. 4433. On. 1. Д. 3. Л. 3-4.

10 Первоначальная (август 1930 г.) формула расчета цен в Торгсине включала оптовую цену, акциз (налог) и накладные расходы. РГАЭ. Ф. 4433. On. 1. Д. 3. Л. 4. Налог на ювелирные изделия превышал 40%. РГАЭ. Ф. 4433. On. 1. Д. 3. Л. 165.

11 ЛОГАВ. Ф. 1154. On. 1. Д. 4. Л. 1 об.

12 ЛОГАВ. Ф. 1154. On. 1. Д. 1. Л. 89. О размерах магазина можно судить по данным инвентаризации. На 1 ноября 1931 г. в магази­не было 15 тыс. антикварных и художественных вещей. ЛОГАВ. Ф. 1154. Он. 1. Д. 13. Л. 13.

13 См. протокол совещания в Наркомфине от 21 августа 1930 г. по вопросу о порядке продажи иностранцам предметов старины и искусства. Круг покупателей Торгсина Наркомфин согласовывал с НКИД и ОГПУ. РГАЭ. Ф. 4433. On. 1. Д. 3. Л. 3-4.

14 «Инснаб» - специальная контора Государственного объединения розничной торговли (ГОРТ) по снабжению иностранных специа­листов и рабочих продовольствием и промышленными товара­ми - была создана в 1931 г. в связи с введением в стране карточ­ной системы. У «Инснаба» были свои магазины, парикмахерские, фотоателье и ателье мод и другие предприятия, которые должны были обслуживать семьи иностранных специа­листов, приехавших работать в СССР по контракту. В 1932 г. «Инснаб» был передан Торгсину. Магазины «Инснаба» относи­лись к числу привилегированных: их ассортимент и цены выгод­но отличались от закрытых распределителей для советских рабо­чих и специалистов. За годы карточной системы в «Инснаб» проникло много самозванцев. Проверка, проведенная в 1935 г., показала, что услугами «Инснаба» пользовались иностранцы, приехавшие в СССР частным путем, политэмигранты, а также и блатные советские граждане. В «Инснабе» процветала семей­ственность, а пайки его администрации оказались лучше пайков иностранных специалистов. «Инснаб» прекратил свою работу 1 июля 1935 г. в связи с отменой карточной системы в СССР. См.: Постановление СНК от 8 июня 1935 г. «О ликвидации Все­союзной конторы по снабжению иностранных специалистов и рабочих "Инснаб"». ГАРФ. Ф. 5446. Оп. 16а. Д. 346. Подробно о снабжении иностранных специалистов и иерархии государствен­

341

ного снабжения первой половины 1930-х гг. см.: Осокина Е. А. За фасадом «сталинского изобилия».

Удивительно, как взгляды руководителей учреждения могут из­менить его роль в истории. Под водительством Г. Я. Сокольнико­ва в период реформы червонца первой половины 1920-х гг. Нар­комфин был ярым защитником легального валютного рынка в противовес запретительной позиции руководителей Госплана и ВСНХ. Подробно об этом см.: Голанд Ю. Валютное регулирова­ние в период НЭПа. М., 1998.

Услуги Торгсина по снабжению советских судов загранплавания оплачивались по безналичному расчету Совторгфлотом. Совет­ские моряки, ходившие в загранрейсы, а также их семьи получали товары из Торгсина и индивидуально по специальным докумен­там, которые Совторгфлот выдавал им в счет их валютной за­рплаты. Таким образом, и в этом случае валюта как средство платежа была обезличена.

В навигацию 1931 г. ожидалось прибытие морским путем в Ле­нинград 15 тыс. туристов. ЛОГАВ. Ф. 1154. On. 1. Д. 4. Л. 7об. В официальных документах того времени рубли, несмотря на их неконвертируемость, именуются валютой, советской. Видимо, чтобы не было путаницы, о какой валюте идет речь, финансовые органы называли иностранную валюту «эффективной» или со­кращенно «эффективы», тем самым признавая ее фундаменталь­ное отличие от рубля, который, стало быть, признавался валютой неэффективной.

Появившиеся в 1931 г. валютные чеки Госбанка выпускались в червонцах достоинством 5, 10 и 25 руб. Купить их могли только иностранцы в Госбанке или по поручению Госбанка в обмен на валюту, а при необходимости обменять на совзнаки или инос­транную валюту. В качестве платежного средства чеки принима­лись наравне с иностранной валютой. Чеки были именные, но могли передаваться другим лицам с передаточной подписью их владельца. Срок действительности чека для размена его на валю­ту был один год со дня его продажи Госбанком. См.: Положение о травелерс-чеках Госбанка, утвержденное 24 сентября 1931 года. РГАЭ. Ф. 4433. On. 1. Д. 8. Л. 59, а также Д. 4. Л. 83. Положение о травелерс-чеках Госбанка. РГАЭ. Ф. 4433. On. 1. Д. 8. Л. 59 и об.

Письмо Госбанка СССР от 24 декабря 1930 года разъясняло, что иностранные специалисты, длительно проживавшие в СССР, могли покупать товары в Торгсине. Их рубли попадали в катего­рию «валютного происхождения», если иностранцы уменьшали валютную часть своей зарплаты на сумму покупки. Наркомфин

342

еще раз подтвердил этот порядок в феврале 1931 г. в письме в Правление Торгсина «О порядке продажи предметов экспортного значения». РГАЭ. Ф. 4433. On. 1. Д. 4. Л. 83; Д. 8. Л. 32 и об.

22 О нарушениях свидетельствуют письма-окрики Наркомфина. РГАЭ. Ф. 4433. Он. 1. Д. 8. Л. 32 и об.

23 РГАЭ. Ф. 4433. On. 1. Д. 8. Л. 32.

24 Там же. On. 1. Д. 5. Л. 116.

25 Там же. Исключение составляли продукты, табак и другие необ­ходимые предметы повседневной жизни. На них счета с погаси­тельными штампами не составлялись, но стоимость этих товаров все равно вычиталась из вывозимой суммы валюты в виде про­житочного минимума. Другое исключение из «погасительного» правила представляли валютные (травелерс) чеки. По закону они могли быть вывезены из СССР в течение 18 месяцев без вы­чета прожиточного минимума. При уплате ими в магазинах Торгсина погасительный штамп на счета не ставился, но при по­купке на чеки изделий из драгоценных металлов тем не менее требовалось разрешение Наркомфина СССР. РГАЭ. Ф. 4433. On. 1. Д. 4. Л. 83; Д. 8. Л. 32 об.

26 РГАЭ. Ф. 4433. On. 1. Д. 4. Л. 83. Прожиточный минимум для иностранцев, видимо, был отменен осенью 1932 г., что было час­тью более широкого процесса ослабления валютных ограниче­ний.

27 РГАЭ. Ф. 4433. On. 1. Д. 88. Л. 50.

28 Там же. Д. 3. Л. 80.

29 Там же. Д. 3. Л. 97.

30 Там же. Д. 8. Л. 55-56, 63.

31 По валютным переводам, поступавшим в СССР через Красный Крест и Бюро по Инправу, Наркомфин СССР в сентябре 1931 г. постановил, что с перевода до 100 долл. разрешалось перечис­лять на Торгсин только до трети суммы. Норма перечислений на Торгсин падала по мере возрастания суммы годового перевода. С перевода от 300 до 500 долл. разрешалось перечислять на Торг­син только около четверти, а с перевода от 5000 долл. и выше только 7% суммы. РГАЭ. Ф. 4433. Оп.1. Д. 8. Л. 61.

32 РГАЭ. Ф. 4433. Он. 1. Д. 8. Л. 90, 91.

33 Там ж. Л. 89.

34 Протокол межведомственного совещания при Секторе валюты и международных расчетов НКФ СССР. РГАЭ. Ф. 4433. Оп.1. Д. 8. Л. 55-56.

35 РГАЭ. Ф. 4433. On. 1. Д. 8. Л. 63.

36 Только 21 октября 1932 г. приказом Наркомата снабжения СССР торговое  обслуживание дипкорпуса  перешло  от  рублевого

343

«Инснаба» валютному Торгсину. Появились специальные элит­ные магазины Торгсина, обслуживавшие дипломатических ра­ботников. Так в Торгсине формировалась иерархия простых и элитных валютных магазинов. РГАЭ. Ф. 4433. On. 1. Д. 26. Л. 165.

1 Приказ № 2 Наркомвнешторга от 4 января   1931 г.   ЛОГАВ. Ф. 1154. On. 1. Д. 5. Л. 2; Д. 7. Л. 7.

Золотая идея

! Национализация недр, фактически провозглашенная с приходом к власти большевиков, была законодательно закреплена декре­том о недрах от 30 апреля 1920 г. По этому декрету государству принадлежало монопольное право вести разработку полезных ископаемых, включая и золото. 22 февраля 1918 г. постановлени­ем Президиума ВСНХ был создан Главный Золотой Комитет (Главзолото). 15 января 1918 г. была установлена государствен­ная монополия скупки золота и других ценных металлов. Все зо­лотопромышленники и золотопромышленные предприятия были обязаны сдавать государству добытое по фиксированной цене 32 руб. за золотник (4,26575 гр) 96-й пробы. По декрету СНК от 23 июня 1921 г. «О распределении добытого золота и платины» золото в сыром виде и слитках не могло быть предметом скупки, обработки, распределения или обмена организаций и частных лиц, а подлежало сдаче Наркомфину. См.: Черносвитов Ю. Л., Затулкин Н.И. Золотопромышленное законодательство СССР, его особенности, история и ближайшие проблемы//Золотопро-мышленность СССР. (1-й Всесоюзный золотопромышленный съезд). М-Л., 1927. С. 102-122.

Постановление ВСНХ от 12 января 1918 г. установило госу­дарственную монополию торговли благородными металлами. Для контроля над обывателем действовал закон о спекуляции 1918 года, по которому под страхом лишения свободы как мини­мум на 10 лет и конфискации всего имущества запрещались про­дажа, покупка и даже хранение золота, как сырого, так и в слит­ках и монетах. Постановление ВСНХ от 17 февраля 1918 г. запрещало также торговлю золотыми изделиями из золота 56-й пробы и выше. 17 октября 1921 г. вышел декрет «О реквизициях и конфискациях», который запрещал хранение всех видов золота (сырого, в слитках, монетах и изделиях). См.: Черносвитов Ю. Л., Затулкин Н. И. Золотопромышленное законодательство СССР... С. 102-122.

Декрет СНК «О реквизициях и конфискациях» от 13 апреля 1920 г. и постановление СНК «О порядке реквизиции и конфискации

344

благородных металлов, денег и ценностей, медицинского и фар­мацевтического имущества, об осуществлении права реквизиции и конфискации Народным комиссариатом просвещения, тамо­женными учреждениями, Военным и Морским ведомствами» от 13 июля 1920 г. Декреты Советской власти. Т. 8. М., 1976. С. 41-48; Т. 9. М., 1978. С. 213-222. 1 золотник = 4, 26575 г; 1 русский фунт = 0,40951241 кг.

Согласно постановлению, конфискации подлежали все деньги

«независимо от их образцов».

Новая экономическая политика, хотя и сохранила государствен­ный контроль за золотом, ослабила валютную монополию. Пер­вые признаки валютной либерализации видны в «Положении о золотой и платиновой промышленности», принятом 31 октября 1921 г. Оно допускало более широкое развитие частной инициа­тивы в золотом промысле, оставляя, однако, незыблемым прин­цип государственной монополии на владение продукцией: под страхом судебной ответственности частный сбыт сырого золота, его обращение внутри страны и вывоз за границу были запреще­ны. Последующие декреты (особенно декреты СТО от 6 марта 1923 г. и СНК от 23 сентября 1924 г., а также декрет ЦИК и СНК от 10 апреля 1925 г.) пошли дальше, сделав легальным хранение и обращение сырого золота. Обработанное золото, которое назы­валось благородным металлом, разрешалось к обращению только при наличии клейма. Декрет ЦИК и СНК от 17 июля 1925 г. раз­решил торговлю фондовыми и валютными ценностями. Опера­ции с золотом и другими валютными ценностями более строго регламентировались в пограничной полосе для предотвращения нелегального вывоза золота из страны. Постановление ЦИК и СНК от 6 июня 1924 г. запрещало хранение и торговлю золотом и другими валютными ценностями в 50-верстной пограничной зоне. Сапоговская Л.В. Золото в политике России (1917-1921)// Вопросы истории. 2004. № 6. С. 13-47; Голанд Ю. Валютное регулирование в период НЭПа. М., 1998.

В числе наиболее важных - резолюция от 20 октября 1922 г. об операциях с ценными бумагами, закон 15 февраля 1923 г. о ва­лютных операциях и декрет 19 апреля 1923 г. об экспорте валю­ты и валютных переводах из-за границы. Подробный анализ ра­боты валютного рынка в годы нэпа дан в работах Юрия Голанда: Валютное регулирование в период НЭПа; Currency Regulation in the NEP Period. Europe-Asia Studies, vol. 46, no. 8, 1994. Декрет также разрешил вывоз за границу золота в изделиях и слитках на сумму до 50 руб.

345

5 Исследование Юрия Голанда свидетельствует, что на практике этот запрет не соблюдался. Организации  использовали иност­ранную валюту при внутренних расчетах друг с другом. (Го-ланд Ю. Валютное регулирование в период НЭПа. С. 92.) Трудно допустить, что и люди в частных сделках соблюдали этот запрет. Тем не менее, по букве закона, в отличие от Торгсина, платежи в золоте и валюте внутри страны в период валютного рынка нэпа относились к запрещенным операциям. ' До революции червонцем (в переводе с древнеславянского чер­вонный значит красный или золотой) называлась золотая моне­та, равная 10 руб. В советское время червонец являлся денежной единицей, которая существовала с конца 1922-го до 1937 г. и сыг­рала ключевую роль в денежной реформе, проведенной Нарком-фином СССР в 1922-1924 гг. В момент введения червонцы час­тично обеспечивались драгоценными металлами и устойчивой иностранной валютой по курсу на золото, но главным образом легко реализуемыми товарами и ценными бумагами. Довольно быстро в стране пошло «бегство от совзнаков»: червонец, внед­рение которого активно поддерживалось государством, стал вы­теснять обесцененные совзнаки из обращения. В феврале 1924 г., когда устойчивость червонца не вызывала сомнений, правитель­ство издало декреты о прекращении выпуска совзнаков (их хож­дение было прекращено к июню 1924 г.), а также о введении в об­ращение государственных казначейских билетов, то есть новых советских денег. Десятка новых советских денег приравнивалась к сильному устойчивому червонцу и вошла в обращение «на пле­чах червонной валюты». Одновременно Наркомфин, который проводил денежную реформу, резко ограничил эмиссию денег и кредитование предприятий государственного сектора, а также принял меры по снижению взвинченных цен на продукцию госу­дарственной промышленности. Эти меры стали жестким испыта­нием для государственного сектора экономики и для населения. Но благодаря им Наркомфин добился бездефицитного госбюд­жета, привел в относительное соответствие объемы денежного обращения с товарным оборотом, добился выравнивания цен промышленных и сельскохозяйственных товаров и расширения на этой основе общего товарного оборота. Достигнутое равнове­сие было, однако, хрупким. Уже с 1925 г. начали нарастать нега­тивные тенденции, направляемые Госпланом (Наркомфин был обезглавлен и скомпрометирован арестами ведущих экономис­тов). Начался возврат к безудержному кредитованию и росту эмиссии денег, опережавшей рост товарной массы. Начало фор­сированной индустриализации далее подтолкнуло эмиссионный

курс Госплана. Негативные тенденции в сочетании с чрезвычай­ными мерами во время кризиса хлебозаготовок привели в 1928 г. страну к катастрофе - обвалу рубля. Хотя в качестве денежной единицы червонец просуществовал до 1937 г., регулирование, а затем планирование цен привели к крушению червонного обращения в ходе инфляции в конце 1920 - первой половине 1930-х гг. Подробно об этом см.: Русский рубль. Два века истории. М., 1994; Голанд Ю. Валютное регулирование в период НЭПа.

48 В конце 1922 г. нарком финансов Г. Сокольников, видя в царской золотой монете конкурента червонцу, предложил снова, как в пе­риод «военного коммунизма», запретить хранение золотых мо­нет. Голанд Ю. Валютное регулирование в период НЭПа. С. 91.

49 В стране работали официальные государственные валютные бир­жи, а также «черная биржа» - стойки и палатки на рынках, где маклеры покупали и продавали золотые монеты и валюту. Кроме того, при товарных биржах в Москве, Ленинграде и Харькове ра­ботали вечерние фондовые биржи, в быту их называли «амери­канками». На них не распространялись ограничения, действовав­шие на официальных биржах, в результате люди могли обменять здесь более крупные суммы в золоте и валюте. Хотя «американ­ки» работали легально, в периоды репрессий против биржевиков власти включали их в «черную биржу». Голанд Ю. Валютное регулирование в период НЭПа. С. 99.

50 Скупкой золота и драгоценных камней по поручению Наркомфи­на занимались Московский, Харьковский, Грузинский и Турк­менский торгсины. РГАЭ. Ф. 4433. On. 1. Д. 3. Л. 26.

51 В отличие от валютных прав частных лиц, регулирование валют­ных операций организаций, учреждений и предприятий в период нэпа было более жестким, хотя в первой половине 1920-х гг. они и имели гораздо больше валютной свободы, чем в 1930-е. Под контролем торгпредств - монополия внешней торговли сохраня­лась - они сами вели свои экспортные и импортные операции, причем немалая часть разрешений на внешнеторговые операции (почти четверть в 1925 г.) выдавалась не централизованно, а на местах. Для внешнеторговых операций организации и предприя­тия имели свои собственные валютные средства. Валюта посту­пала от их экспорта. Ее можно было также купить на валютных биржах и «американках». Хотя здесь действовало ограничение: только кредитные учреждения, союзы кооперативов и органы Наркомфина и Наркомата внешней торговли могли покупать и продавать валюту на внутреннем рынке без специального разре­шения. Государственные и кооперативные организации на каж­

347

дую покупку валюты внутри страны должны были иметь лицен­зию Особого валютного совещания Наркомфина. Выдача лицензий была одной из мер регулирования валютных аппетитов юридических лиц. На практике предприятия находили способы обойти это ограничение. Не имея лицензий на покупку валюты, они добывали ее через валютных маклеров. Предприятия дол­жны были держать валюту внутри страны на счетах Госбанка или других банков, у которых было разрешение на валютные операции, а с 1923 г. им разрешалось иметь валюту и за границей на счетах торгпредств или зарубежных корреспондентов Госбан­ка. По своему желанию предприятия могли свободно продать на внутреннем рынке имевшуюся у них валюту, хотя сначала обяза­ны были предложить ее для покупки Госбанку. Платить в инос­транной валюте разрешалось только при расчетах с организа­циями, находившимися за границей. На практике, однако, это тре­бование нарушалось: при внутренних взаимных расчетах предприя­тия и организации расплачивались и иностранной валютой.

- Главное отличие методов валютной интервенции Госбанка от ме­тодов Наркомфина заключалось в том, что он продавал золотые монеты по твердой цене в соответствии с номиналом, а иностран­ную валюту по официальному обменному курсу, в то время как агенты Наркомфина покупали и продавали их по рыночной цене. Голанд Ю. Валютное регулирование в период НЭПа. С. 133.

' В Госбанке интервенции проводил валютно-фондовый отдел. За них отвечал Г. Аркус.

Лев Волин родился в 1887 г. Закончил юридический факультет Петроградского университета. До революции работал в золото­добывающей промышленности. После революции был сотрудни­ком ВСНХ и Госплана. Весной 1921 г. он послал свои предложе­ния об оздоровлении денежной системы в Совнарком Ленину, оттуда они попали в Наркомфин. В 1922 г. Волин перешел рабо­тать в Валютное управление Наркомфина. Голанд Ю. Валютное регулирование в период НЭПа. С. 132.

Данные Госбанка показывают, что в 1925-1926 гг. золотые моне­ты составили львиную долю (60-65%) ценностей, проданных го­сударством населению в ходе валютных интервенций. Goland Yurii. Currency Regulation in the Nep Period. P. 1274. Несмотря на осведомленность о действиях Особой части Нарком­фина, ОГПУ спорадически проводило огульные аресты «валют­ных спекулянтов», разрушая положительные тенденции, создан­ные в результате валютных интервенций и сея панику на вольном рынке. Среди арестованных оказывались и агенты Осо­бой части Наркомфина.

348

О динамике скупки и продажи золотых монет и иностранной ва­люты в период финансовой реформы подробно читай: Голанд Ю. Валютное регулирование в период НЭПа.

С июля 1925 г. в разрешенную к вывозу за границу сумму в 300 зол. руб. стали включать не только валюту, но и червон­цы. Были также ограничены валютные траты организаций. Го­ланд Ю. Валютное регулирование в период НЭПа. С. 104.

Голанд Ю. Валютное регулирование в период НЭПа. С. 107, 125, 130.

Справка «О движении золота в российской монете старого чекана за время с ноября 1921 г. по 1 марта 1928 года». Документ из ар­хивного фонда Госбанка СССР до сих пор находится на спецхра­нении. Решение о выпуске советских червонцев в виде золотых монет, аналогичных по своему содержанию дореволюционной золотой 10-рублевой монете, было принято осенью 1922 г., но оно носило в основном символический характер, как подтвер­ждение идеи возврата к золотому стандарту и возможности в бу­дущем обменять бумажные червонцы на золотые. Для продажи населению Госбанк и Наркомфин чеканили в основном царские монеты. Летом 1923 г. Сокольников предлагал для валютных ин­тервенций на рынке чеканить золотые советские червонцы, и это предложение было принято Политбюро. Но вскоре он переду­мал, решив, что население будет больше доверять старым день­гам, а также из опасения, что масштабный выпуск золотых чер­вонцев негативно скажется на доверии к бумажным червонцам. Голанд Ю. Валютное регулирование в период НЭПа; Он же. Дис­куссии об экономической политике в годы денежной реформы 1921-1924. М., 2006.

Голанд Ю. Валютное регулирование в период НЭПа. С. 107, 125, 130.

Творцы денежной реформы пытались сделать червонец сильным не только внутри страны, но и на мировом рынке, превратить в конвертируемую валюту. Весной 1924 г. котировки червонца по­явились на биржах за рубежом. С 1925 г. СССР расплачивался червонцами за торговые операции с восточными соседями. Чер­вонцы попадали за границу также контрабандным путем или ле­гально с советскими гражданами, которые до июля 1925 г. могли вывезти за границу неограниченную сумму червонцев. Чтобы поддержать престиж, Госбанк скупал за рубежом значительные суммы предложенных к продаже червонцев. «Выкуп» червонцев, к которым за границей пока особого интереса не было, работал на улучшение финансовой репутации СССР, но требовал траты значительных валютных средств государства. Голанд Ю. Валют­ное регулирование в период НЭПа. С. 99-100.

349

63 О быстром «таянии» золотого запаса Российской империи, кото­рый унаследовали большевики, читай в главе «Зачем Сталину был нужен Торгсин».

64 Из-за плохого урожая 1924 г. к весне на внутреннем рынке повы­сились цены на зерно и сельскохозяйственную продукцию. Для того чтобы погасить инфляцию, был значительно увеличен им­порт муки, сахара, товаров потребления и сырья для их изготов­ления. Покупая за границей, государство пыталось насытить из­быточный спрос внутри страны и привести цены в равновесие. Однако резкое увеличение импорта привело к ощутимому сни­жению валютных резервов страны. Для покрытия дефицита внешней торговли Госбанк только в период мая-июня 1925 г. продал в Лондоне золота на 20 млн. руб. Голанд Ю. Валютное регулирование в период НЭПа. С. 103.

65 Голанд Ю. Валютное регулирование в период НЭПа. С. 107.

66 Голанд Ю. Валютное регулирование в период НЭПа. С. 131 со ссылкой на ГАРФ. Ф. 374. Он. 28. Д. 1483. С. 2.

67 Выдача лицензий на ведение импортных операций юридическими лицами была централизована, местные власти лишились права выдавать такие разрешения. Организации и предприятия теперь были обязаны сдавать все валютные поступления в Госбанк, их права распоряжаться валютой со своих счетов ограничивались. Голанд Ю. Валютное регулирование в период НЭПа. С. 127-128.

68 Голанд Ю. Валютное регулирование в период НЭПа. С. 120, 125-127; Мозохин О. ВЧК-ОГПУ. На защите экономической безопасности государства и в борьбе с терроризмом. М., 2004. С. 206.

69 По состоянию на 10 апреля 1926 г., по данным ЭКУ ОГПУ, по всей стране было арестовано 1824 человека, изъято ценностей на 544 тыс. руб. Мозохин О. ВЧК-ОГПУ. С. 208.

70 Осенью 1923 г.-зимой 1924 г. с санкции Политбюро ОГПУ про­вело репрессии против «валютных спекулянтов» и «черной» биржи. Однако в марте 1924 г., по настоянию Наркомфина, По­литбюро потребовало от ОГПУ прекратить репрессии, так как они подрывали устойчивость червонца. Мозохин О. ВЧК-ОГПУ. С. 204-205.

71 Голанд Ю. Валютное регулирование в период НЭПа. С. 128.

72 4 февраля 1926 г. Политбюро обязало СТО всемерно сократить расходы на валютную интервенцию. Мозохин О. ВЧК-ОГПУ. С. 207.

73 Решение Политбюро было формально оформлено постановлени­ем ЦИК и Совнаркома 9 июля 1926 г. Голанд Ю. Валютное регу­лирование в период НЭПа. С. 146-148.

350

74 Жестокая расправа с Волиным в довольно спокойном 1926 г. имела политические корни. Через него «копали» под Сокольни­кова, который в декабре 1925 г. на XIV партийном съезде откры­то выступил против Сталина. Цепочка обвинений от Волина должна была привести к уничтожению Сокольникова, недаром в официальных выступлениях «черную» биржу поминали как «дитя Сокольникова». Но, как считает Юрий Голанд, нужного компромата тогда получить не удалось. В начале 1926 г. Соколь­никова сняли с поста наркома финансов СССР, но на этом пока дело и кончилось.

75 Голанд Ю. Валютное регулирование в период НЭПа. С. 148.

76 ЭКУ ОГПУ боролось против несанкционированных действий УГРО и милиции, которые без согласования с ОГПУ проводи­ли аресты «валютчиков», срывая агентурные разработки. Мозо-хин О. ВЧК-ОГПУ. С. 213.

77 Подробно об этом будет расказано в главе «Серебро».

78 Мозохин О. ВЧК-ОГПУ. С. 222-223.

79 Подобные приказы содержатся, например, в решениях Политбю­ро от 25 января 1931 г. и 19 декабря 1932 г. РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 162. Д. 9. Л. 105, 134.

80 Булгаков М. А. Мастер и Маргарита. Глава 15. «Сон Никанора Ивановича». Булгаков начал писать свой роман в 1928 г. и рабо­тал над ним до 1940 г. Историк Б. В. Соколов считает, что в обра­зе Саввы Потаповича Куролесова, который, декламируя «Скупо­го рыцаря» Пушкина, убеждал находившихся под арестом «валютчиков» сдать ценности государству, Булгаков пародиру­ет... самого Ленина, его смерть от паралича и фальшивое «воскре­шение» его набальзамированного тела. Соколов пишет, что в бо­лее ранней редакции романа этот персонаж носил другое имя -Илья Владимирович (сравни: Владимир Ильич) Акулинов (сравнимо с другим фольклорным персонажем Ульяной - мос­тик к Ульянову). Предположение Соколова является историчес­ки оправданным: кто как не Ленин был вдохновителем и ру­ководителем поиска золотых сокровищ на нужды пролетарского государства. Соколов Б. В. Любовь вождя. Крупская и Арманд. М., 2004. С. 233-234.

81 Г. В. Костырченко пишет об этом в книге «Тайная политика Ста­лина: Власть и антисемитизм» (М., 2003.). Он приводит свиде­тельство бывшего сотрудника Экономического отдела москов­ского представительства ОГПУ М. П. Шрейдера, который лично принимал участие в подобных мероприятиях. С. 109.

82 О «долларовой парилке» пишет В. Кривицкий, сам сотрудник ОГПУ в 1930-е гг. Кривицкий Вальтер. Я был агентом Сталина. М., 1998. С. 85.

351

83 Примеры постановлений о расстреле «валютчиков» см.: РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 162. Д. 9. Л. 39-40; Мозохин О. ВЧК-ОГПУ. С. 215-216 со ссылкой на ЦА ФСБ РФ. Ф. 2. Оп. 8. Д. 633. Л. 1-10.

84 Как было сказано ранее, единственными ограничениями валют­ных прав частных лиц были: сокращение размеров переводов ва­люты за границу, повышение таможенных пошлин на импорти­руемые товары и ограничение поездок за рубеж. Более строго регламентировались валютные права учреждений и организаций. В 1926 г. была значительно усилена централизация в распоряже­нии валютной выручкой от экспорта и в осуществлении внешне­торговых операций. Подробно об этом см.: Голанд Ю. Валютное регулирование в период НЭПа. С. 126-127.

85 Особое внимание органов государственной безопасности привле­кали дачи и пригороды - традиционные места хранения тайни­ков и кладов. Об историях государственного кладоискательства см.: Мозохин О. ВЧК- ОГПУ. С. 217- 219, 221.

86 Заместитель председателя Правления Торгсина М.Н. Азовский, выступая в Смоленске перед директорами магазинов Торгсина, сказал: «Теперь, товарищи, взять бытовое золото. Если даже взять по одному грамму, по одной десятой грамма на человека, то при 160-миллионном населении, что это значит? То же самое и с серебром». ГАСО. Ф. 1425. On. 1. Д. 21. Л. 7.

87 Вопрос о золоте в начале 1930-х гг. постоянно был в повестке за­седаний Политбюро. Работали комиссии Политбюро по золоту. Вот лишь один из примеров. 1 ноября 1931 г. на заседании По­литбюро доклад «О золоте» делал сам Сталин. По этому докладу Политбюро уполномочило комиссию по увеличению золотых ре­сурсов страны принять от имени Политбюро все меры, какие она найдет нужными, для быстрейшего увеличения золотых ресур­сов СССР.   РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 162. Д. 11. Л. 33.

88 РГАЭ. Ф. 4433. On. 1. Д. 5. Л. 101.

89 Аналогичные сообщения поступили, например, из Киева, Ленин­града, Тифлиса и Крыма. РГАЭ. Ф. 4433. On. 1. Д. 8. Л. 89.

90 РГАЭ. Ф. 4433. On. 1. Д. 8. Л. 48; Д. 4. Л. ПО.

91 До появления Торгсина в СССР уже была организация, которая скупала бытовое золото у населения в обмен на товары. С 1929 г. в районах приисков работали скупочные пункты и «золотые ма­газины» акционерного общества «Союззолото». «Союззолото» объединяло предприятия золотодобывающей промышлености и входило в структуру Главцветмета, промышленного объедине­ния, отвечавшего за добычу цветных металлов, которое в свою очередь находилось в ведении Наркомата тяжелой промышлен­

352

ности. В 1933 г. «Союззолото» было преобразовано в Главзолото в составе Наркомтяжпрома. Золотоскупка «Союззолота» была создана постановлениями СТО от 11 января и 21 июня 1929 г. Осенью 1929 г. она работала в девяти городах Сибири и Дальне­го Востока. Отчет правления акционерного общества свидетель­ствует, что наряду со старательским золотом в городские скупоч­ные пункты «Союззолота» в значительных количествах поступало и бытовое золото. Окрыленное блестящими результа­тами первых месяцев скупки, правление «Союззолота» предлага­ло правительству повсеместно применять этот опыт. Почему Политбюро вместо развития операций «Союззолота» решило от­дать Торгсину монопольное право скупки бытового золота? Ре­шение, видимо, было продиктовано ведомственной принадлеж­ностью «Союззолота» и Торгсина. Торгсин находился в ведении Наркомата торговли, тогда как «Союззолото» - в составе Нарко­мата тяжелой промышленности. Главной функцией «Союззоло­та» была разработка месторождений, а не торговля, в его распо­ряжении не было ни развитого торгового аппарата, ни товарных фондов: для отоваривания своей золотоскупки «Союззолото» по­стоянно выбивало фонды у Наркомторга. С появлением Торгси­на золотые магазины «Союззолота», а затем Главзолота, не ис­чезли, а локализовались. Они продавали товары на приисках в обмен на старательское золото, добытое сверх плана. Торговля в «золотых магазинах» «Союззолота» на приисках напоминала торгсиновскую, даже цены на товары там были установлены та­кие же, как и в Торгсине.

92 РГАЭ. Ф. 4433. On. 1. Д. 26. Л. 162.

93 РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 162. Д. 11. Л. 44.

94 Постановление № 1123 СНК СССР от 10 декабря 1931 г. «О предоставлении Всесоюзному Объединению «Торгсин» права производства операций по покупке драгоценных металлов (золо­та)». ГАРФ. Ф. 5446. Оп. 12а. Д. 698. Л. 1.

95 РГАЭ. Ф. 4433. On. 1. Д. 8. Л. 90.

96 Паритет (равенство) между червонцем и золотом выражался зо­лотым содержанием червонца, которое было определено в 7,74234 г чистого золота.

97 Булгаков М. А. Мастер и Маргарита. Глава 28. «Последние по­хождения Коровьева и Бегемота».

98 Подробно об этом см.: Осокина Е.А. Иерархия потребления. О жизни людей в условиях сталинского снабжения, 1927-1935. М., 1993; Она же. За фасадом «сталинского изобилия».

99 ГАРФ. Ф. 5446. Оп. 12а. Д. 698. Л. 8.

353